Номинация "Литературное творчество"

Молитва, творящая жизнь

   Колючие снежинки, гонимые злобным ветром, впивались в лицо, руки без варежек, врезались в самое сердце. Но она ничего не замечала. Вся закоченевшая, без шапки и в пальто нараспашку уже больше двух часов она брела без цели и направления. Если бы кто-то спросил ее, куда она идет, она бы не смогла ответить. Даже вопроса, наверное, не поняла бы. Кажется, в первые минуты, выбежав из дверей больницы, она плакала. Соль этих слез еще ощущалась на обветренных губах. Но сейчас ее глаза были сухи и горячи, почти безумны.

       Еще два месяца назад ей казалось, что вот оно – счастье! У нее была любимая работа, любимая семья и самая большая радость – красавица-дочка. Она добилась в жизни всего, о чем тайно писала в розовом с наклейками девчоночьем дневнике. И жизнь казалась такой же розовой, безоблачной и бесконечно длинной.

      А теперь… Теперь Бог решил, что счастья с нее довольно и отвернул от нее свой сияющий лик. Впервые в жизни она почувствовала, как это бывает, когда нечем дышать от отчаяния и бессилия. Тьма опустилась на нее в один миг со страшным словом «лейкемия», произнесенным маленьким, сочувственно и смущенно покашливающим доктором. Она никак не могла взять в толк, как может этот страшный диагноз быть связан с ее крошкой, а доктор все говорил и говорил, сыпал непонятными терминами и кашлял. Единственное, что врезалось ей в сознание и страшной шаровой молнией металось в воспаленном мозгу, так это цифра, время, что у нее осталось: «…месяц…от силы полтора…только чудо…увы». И она бросилась искать это чудо. Она готова была отдать ради этого чуда собственную жизнь, вот только волшебника, раздававшего чудеса, сколько она ни бродила, на людных вечерних улицах не оказалось.

       Ноги не держали ее больше, и она опустилась на холодную, припорошенную снегом скамью. Глаза впервые за этот вечер почти осмысленно обратились ввысь, к бесконечной бездне синевы и мерцающих звезд, и остановились на тусклом отблеске креста на вершине храма. Ей показалось, что распятие будто бы заискрилось, озарилось на миг ярчайшим, пронзительным блеском.

      Никогда она не была истово верующей. Так порой в особо большие праздники заходила в церковь, писала на листочках имена близких и ставила свечки «за здравие». Но в этот миг ей вдруг показалось, что именно в церковь ей нужно сейчас, немедленно. Резко вскочив, она бросилась к бесконечной гусенице автомобильных фар. Видимо, на ее лице отразилась такая мука, что первая же машина остановилась, и шофер, немолодой усталый мужчина, согласился подвезти ее к ближайшему храму. Смущенно поглядывая на нее, он поинтересовался негромко:

- Что ж вы так поздно в храм? Служба закончилась, праздника вроде никакого…

     И не было ничего такого в этом вопросе: ни бесцеремонности, ни любопытства даже, может лишь участливое внимание и желание завести разговор после длительной одинокой поездки, но ее будто прорвало. Словно освобожденный речной поток, полились путаные, сбивчивые, исполненные горечи и обиды на судьбу фразы. Сама не понимая как, она рассказала случайному попутчику все и, опустошенная, затихла в кресле. Минут пять в машине царило молчанье, прерываемое лишь шумом промозглой зимней улицы. А затем неуверенно, будто взвешивая каждое слово, мужчина заговорил, перейдя вдруг по-отечески на «ты»:

- Милая, ты погоди убиваться… И не подумай, я не сектант какой, не сумасшедший…Да только посоветовать…помочь хочу. Не дело это, когда такие крохи страдают. Я ведь извозом часто подрабатываю, так вот дня три назад подвозил старушку, божий одуванчик, а разговорчива оказалась. Об иконе она говорила. Чуть ли не чудеса творит будто бы. Я помню, посмеялся еще, а старушка вот так пальцем мне пригрозила. Нельзя, мол, над святыми смеяться. Уверуешь, когда время придет. Так вот может для тебя время-то и пришло.

 

     У стен Покровского монастыря несмотря на позднее время было людно. Женщины, молодые и старые, мужчины… Было меж ними что-то общее. Печать несчастья объединяла их всех. И здесь она почувствовала себя своей. Накинув на волосы шарф, перекрестившись, с непонятной дрожью в ногах она двинулась вглубь храма. Образа святых строго смотрели на нее в тусклом свете восковых свечей. Будто кто-то подталкивал ее, она точно знала, куда ей нужно. Только у этой иконы толпились еще люди. Каждый молил о чем-то святую заступницу Матрону Московскую. Более не сдерживаясь, сжимая в руке тонкую свечку, опустилась она на колени и стала горячо молиться. Молитва ее перемешивалась с воспоминаниями и больше была похожа на исповедь. Словно живой рассказывала она Матроне о своей беде, просила спасти свою кровиночку от страшной болезни, чуда просила.

      Когда она поднялась, рядом уже никого не было. Внутри было странное чувство опустошенности и легкости одновременно.

 

- Мама, мамочка! Смотри, что я нарисовала! Вот это ты, бабушка, папа и я! Нравится?

Конечно, ей нравилось. Иначе и быть не могло. Три года прошло с того страшного вечера, когда она бродила в отчаянии по улицам зимнего города в надежде на чудо. Она до сих пор не могла объяснить, что случилось тогда. Не могли объяснить и доктора, но ее маленькая дочь начала поправляться. Бледные щечки потихоньку, тяжело, медленно, но порозовели, ручки-веточки снова начали цепко хвататься за жизнь вопреки всем прогнозам медиков. Все вокруг разводили руками и стучали по дереву, боясь сглазить. А она знала, кого благодарить, знала, кто вымолил у Бога маленькую, но самую драгоценную для нее жизнь. Знала и неустанно каждый вечер возносила святой Матроне горячую молитву.